Киевская ночь

Мои друзья вповалку спят, а я всё бодрствую —
Кто ж это на том свете мне зачтёт?
И где же я набрался этих сил и бодрости?
Песок ведь скоро сыпаться начнёт.

И как пахан на нарах в строгой изоляции,
Сливаю со стаканов всё, что есть.
И эту гадость пью до дна по-ленинградски я,
Чтоб рухнуть и красиво помереть.

А тёмной ночи два часа.
Что-то не рифмуется…
Самогон кончается…
Что же делать?!
А я стою, как в стойле конь,
И смотрю на Оболонь,
Вспоминаю про огонь
Ночи белой.

Глаза слезятся красные и веки щурятся,
И тянет чем-то тёплым от реки.
А я стою и думаю, как в ней петлюровцев
Топили удалые казаки.
Топили в ней босые казаки.

И думы мои, прямо скажем, невесёлые
Порою прерывает Лёхин стон.
Пойду его накрою гада, друга голого,
Замёрз, поди, без одеяла он.

А тёмной ночи три часа.
Падла, не рифмуется…
Самогон кончается…
Что же делать?!
А я стою, как в стойле конь,
И смотрю на Оболонь,
Вспоминаю про огонь
Ночи белой.

Бумага терпит. Только голова терпела бы,
И было бы что пить и что курить.
Ах, киевская ночь, ты хоть совсем не белая,
Но и с тобой мы можем говорить.
Нам есть о чём с тобой поговорить.

Но на курантах шесть часов,
Слышу первых петухов,
Самогона, как и слов,
Нет в помине,
Я ложусь на кухне спать,
Успевая помечтать,
Как я пиво буду ждать
В магазине.